«Многое тут переосмысливается»: ставропольский военврач о работе в зоне СВО

Почему вы решили стать военным врачом? 

Родом я со Ставрополья, Ессентуки. С детства хотел быть военным, у меня в родне они есть. Но в десятом классе я понял, что хочу заниматься медициной, хотя в роду враче не было никогда. Так что в результате получился компромисс — военная медицина.

Учился в самом лучшем, как я считаю, медицинском учебном заведении на планете — Военно-медицинской академии в Санкт-Петербурге. Легендарное место, настоящая кузница кадров для медслужбы Вооруженных сил России, да и вообще старейший медицинский ВУЗ страны. 

Сильно отличается подготовка врачей ВДВ и других родов войск? 

В первую очередь, одного врача от другого отличает содержимое дисциплины «оперативно-тактическая подготовка и организация тактики медицинской службы», для каждого рода войск там своя специфика. Ну и плюс изучение профболезней. У сухопутных войск это военная физиология труда, а у нас — авиационно-космическая медицина. 

Вообще медицина — очень творческий процесс. Это всегда разные ситуационные задачи, которые по-разному решаются. Один пациент будет отличаться от другого, даже если у них одинаковые нозологии, поражения. 

И если человек идет в медицину, он однозначно, обязательно должен любить людей. Любовь к пациенту, человеколюбие вообще — это одно из основных содержаний врача. Вы смотрели фильм «Гладиатор»? Так герой говорит: «Все, что мы можем, это улыбнуться смерти в ответ». И надо улыбаться. Даже в самых плохих ситуациях надо стараться концентрировать в себе хорошее настроение, что бы ни происходило. 

Очевидно, что это очень непросто, в этих-то обстоятельствах… 

Никто и не ожидал, что будет просто. Но надо дальше работать для других людей. Весь коллектив работает, если нужно, 24 часа в сутки. Никто не будет спать, если есть необходимость. Хирурги будут стоять у стола столько, сколько нужно. Медсестры будут ухаживать за пациентами ровно столько, сколько нужно. Никто не будет говорить, что не доел, не доспал, потому что есть вещи поважнее. В результате у нас очень низкая смертность, я бы сказал, парадоксально низкая. 

При том, что поток людей, которым оказываем помощь, абсолютно разный, и по контингенту разный. Здесь помимо наших бойцов, бывают и пленные, и мирные жители никто их никогда не разделял и разделять не будет. 

Профессиональное «выгорание» бывает?

Мы помимо того, что врачи, еще и военные врачи. А человек военный должен уметь себя систематически мобилизовывать. И это никакие не подвиги, это жизнь. Ты с утра должен быть побритый. У тебя пациенты — ты должен с ними вежливо разговаривать. Даже если они в состоянии стресса, ты должен все равно держать себя в руках, составить для себя максимально полное понимание их состояния, так же максимально полно ответить на их вопросы. И при этом еще же есть очередь. Так что все это надо делать, невзирая на собственную усталость или прочие иные состояния. 

Как происходит реабилитация в условиях полевого госпиталя? 

После того, как доставленным раненым оказана вся первая помощь, происходит сортировка. Если ведущий хирург или ведущий терапевт оценивает состояние пациента как человека, которого без каких-либо последствий для здоровья можно вернуть в строй, то он получает лечение здесь. Раз на раз не приходится, но в среднем шесть из десяти в строй возвращаются. 

И потом реабилитация — это ведь не только лечение, но и уход, создание комфорта. Военнослужащего попадающего к нам, нужно не только вылечить, но и откормить, дать ему хорошую кровать, дать уют, тепло, заботу, то есть все то, чего в условиях передовой нет. 

Собственно, в моих обязанностях, как командира госпиталя, вот эта работа по организации для пациентов нужных условий составляет очень большую часть. Я по большей части выступаю не как врач, а как организатор всех рабочих процессов. 

Во время Второй мировой ампутация была довольно частым методом лечения тяжелых травм. Сейчас с этим как? 

Провокационные вопросы задаете, вы еще войну с Наполеоном вспомните. В условиях современной медицины ампутация — это крайняя мера. Если травматологи считают, что есть более чем явные риски летального исхода, то только тогда принимается радикальное решение. 

А так все, что находится здесь, — люди, техника, инструменты — все сконцентрировано на том, чтобы спасти человеку конечности да и вообще все, что у него в организме было до ранения. Вся нормативная база, все регламенты заточены на это. Вы не представляете, из каких лохмотьев, по-другому не скажешь, наши хирурги иногда собирают людям руки и ноги, с которыми они потом всю жизнь и живут. 

Чем вы гордитесь здесь? 

Людьми я горжусь. Нашими врачами. И нашими ранеными. Я считаю, что наши солдаты — лучшие в мире. Вот честное слово. У нас лежал разведчик из Пскова. У него было заболевание, по которому мы должны были его эвакуировать, просто положено в таких случаях. Его эта мысль настолько тяготила, что он уедет от своих ребят, что он нас буквально упрашивал, чтобы его здесь подлечили, без эвакуации. Нам это, так сказать, подкинуло дров в костер творческой мысли, как сделать так, чтобы он вернулся в строй. Специально занимались этим. Получилось.

Не знаю я ни одного лечебно-профилактического учреждения в России, где условно хрупкая лаборант-девушка будет ползти в бронежилете, чтобы выполнить анализ крови пациенту, когда все взрывается вокруг. Я не уполномочен сообщать вам подробности, но в общем, поле боя было там, где мы находились. И мы наблюдали это своими глазами, как по нам стреляют. 

Чудо — это когда хирург оперирует, лежа на земле. Чудо — это когда все взрывается, а санитары-носильщики бегут, чтобы вытащить раненого, несмотря на то, что страшно. Чудо — это когда водитель санитарной машины садится, чтобы поехать на аэродром, где постоянно все обстреливается, чтобы эвакуировать раненых.

И вот когда вокруг такие люди, чем еще гордиться, как не тем, что ты с ними. 

Насколько нам известно, вас орденом наградили?

Ну наградили и наградили. Я делал то, что было должно делать, тут больше и сказать нечего. Здесь каждый день масса людей вокруг делает что-то, что в обычной мирной жизни немыслимо. И очень многое тут переосмысляется — кто есть герой, что такое подвиг, очень многое…

У вас бывали раненые пленные. Чем они от нас отличаются?

Люди как люди, такие же, как мы. Отличия идеологические, мусора всякого им в голову насыпали. Да даже это далеко не у всех. Лежит мужчина славянской внешности, ему 50 лет, без нижней конечности. Учился в России, есть родственники в России. Был свой бизнес, занимался фурами. Прямо говорит, что не особо был настроен воевать.

Когда получил ранение, его бросили свои, и он попал на нашу сторону. Подобрали наши ребята, десантники. Первую помощь оказывал десантник, у которого за сутки до этого погиб родной брат. Он пленный, военнослужащий Вооруженных сил Украины, ему оказывает помощь человек, у которого вчера такие же военнослужащие ВСУ убили брата.

Такие вот военные реалии, если отбросить всякие идеологические бредни. Я считаю, со стороны украинского правительства все происходящее — это фактически геноцид собственного народа. Причем основанный на тотальном вранье.